Ревекка Исааковна Янгарбер, хирург

К труженикам Уральского танкового завода относились не только работники цехов, но также те, кто заботился об их питании, здоровье и образовании. Например, Ревекка Исааковна Янгарбер, заведующая хирургическим отделением заводской больницы. Предлагаем вам познакомиться с воспоминаниями ее сына, кандидата медицинских наук, врача Александра Семеновича Бронштейна.

До войны семья Ревекки Исааковны проживала в городе Проскурове на западе Украины.

О маме

"Мама, Ревекка Исааковна Янгарбер, была заведующей хирургическим отделением областной больницы. Но путь ее к профессии был долог и труден – сначала, в конце двадцатых годов прошлого столетия, мама окончила вечерние курсы при земской больнице и стала помощником лекаря – лекпомом. Где только ей не довелось работать! Санитаркой в туберкулезном диспансере, потом медсестрой в хирургическом гнойном отделении, где она испытала многое и насмотрелась всякого.

В 1932-м мама поступила в медицинский институт в Киеве, однако при нем не было общежития. Пришлось возвратиться в Проскуров ни с чем. Но с мечтой стать врачом миниатюрная девушка – она была настоящей дюймовочкой (весила 44 килограмма при росте 150 сантиметров) – не рассталась, и спустя год выдержала экзамены в Одесский институт…

– Почему ты стала врачом? – спрашивал я маму. Этот вопрос, кстати, не праздный и позволяет узнать многое. Ведь по ответу на него можно судить, как человек относится к своей профессии: равнодушно или трепетно, результат ли это давней мечты или простой случайности.

– В то время очень часто вспыхивали эпидемии, от которых люди умирали целыми деревнями, – ответила она. – Но и без них люди часто погибали от неверного диагноза. Оттого, что им не могли оказать квалифицированную помощь. Да и лекарств не хватало, антибиотиков не было еще и в помине. Я жалела всех, особенно – детей и молодых.

Для мамы хирургия была главным интересом в жизни. С утра до вечера она пропадала в своем отделении. Ее вызывали в больницу в любое время суток. Скрипели колеса двуколки у окон, слышался осторожный стук в дверь. Это означало, что маме надо собираться к очередному больному. Но она никогда не роптала. Тут же собиралась и выходила из дому. Потом за ней стал приезжать автомобиль. Приходилось лечить, а часто и спасать, не только горожан, но и жителей отдаленных деревень. Тогда маму везли на аэродром, где ее ждал деревянный «кукурузник», машина санитарной авиации…

На собственном опыте она знала работу санитарки и медицинской сестры; сама могла наложить любую, в том числе и гипсовую, повязку, переменить постельное белье под обездвиженным больным, поставить клизму, банки, обработать пролежни. Поэтому она могла спрашивать с каждого из своих подчиненных строго, но справедливо; порядок в отделении был идеальный, больные – всегда ухожены. Она выписывала и читала все доступные тогда специальные журналы и всякий раз добивалась новой путевки на курсы усовершенствования для врачей в клиники Киева и Москвы. Некоторые доктора, приезжая таким образом из провинции в столицу, тратили свободное время на беготню по магазинам и на посещение театров и концертов. Но мама предпочитала лишний раз подежурить ночью в клинике, чтобы поучиться у московских коллег. Ее энтузиазм, прилежание и жажда знаний сразу вызывали симпатию и уважение профессоров, и они часто предлагали ей ассистировать им на операциях. Со временем у нее сложились настоящие дружеские отношения с такими светилами, как С.С. Юдин, Д.А. Арапов, Б.С. Розанов; у некоторых из них она бывала дома в гостях. Отец, встречая ее на вокзале, неизменно спрашивал:

– Ну, что из столицы привезла? Что-нибудь вкусненькое, наверное.

Он заранее знал ответ, а потому задавал вопрос с улыбкой.

– Конечно, привезла! – торжественно отвечала мама и доставала шоколадку, кулек с конфетами и что-нибудь из столичных яств. И – огромную связку с книгами, медицинскими…

В доме мама негласно считалась главной, поскольку была женщиной энергичной, волевой. Обычно она принимала наиболее важные семейные решения. А отец, Семен Тевелевич Бронштейн, покорно с ней соглашался…

Мама прожила без двух лет целое столетие. Между прочим, до самого ухода у нее оставались трезвый рассудок и ясная память. Работала она до 86 лет.

…Сейчас – о времени, свидетелем которого я был. Кое-что помню сам, хотя мне не исполнилось еще и трех лет, а остальное – рассказы родителей. Итак, 22 июня 1941 года. Я проснулся, когда едва светало. Откуда-то издалека слышалось тяжелое гудение, потом – частые удары, и от этих страшных и непонятных звуков наш дом дрожал. В комнате горела настольная лампа, родители вполголоса переговаривались, а бабушка бормотала какие-то еврейские молитвы.

Я выскользнул из постели и подошел к отцу. Но он, не обращая на меня внимания, вглядывался в сумрак за окном, который озаряли далекие вспышки. Я влез на стул и увидел, что улица полна людей, которые что-то громко обсуждают. Полыхая фарами, мимо проехал грузовик, промелькнули велосипедисты.

Наконец, отец вспомнил обо мне:

– Ты почему не спишь, Шурик? А ну, быстро в кровать!

Что было потом? Когда я опять проснулся, уже светило солнце. Мама, папа и бабушка сидели и слушали радио…

Потом немецкие самолеты уже не просто пролетали над Проскуровом, как 22 июня, а сбрасывали бомбы. Причем каждый день. Орудийная канонада с каждым днем становилась все громче. Все понимали, что со дня на день в город войдут немцы. Но лишь некоторые предполагали, какую страшную беду они принесут всем и особенно – евреям.

Каким-то чудом нам удалось втиснуться в поезд, отъезжавший из Проскурова незадолго до прихода немцев. Мы – это я с матерью и отцом, который был комиссован по болезни и к тому же имел бронь. Еще бабушка, и сестра отца (Эйдя Тевелевна Шварцман, или, как мы ее называли, Леда), и ее муж (Яков Аронович, не подлежавший мобилизации по возрасту). Уезжала с нами и семья брата матери – Янгарбер. В невообразимой спешке и суете успели захватить только кое-что из одежды…

Как происходил отъезд, те, кто пережил войну, представят. Или вспомнят старые фильмы о том времени, создатели которых воспроизвели трагические и часто безумные сцены отступления и эвакуацию. Впрочем, любая воображаемая картина – бледное подобие правды.

Мы ехали на открытой платформе товарняка, нещадно палило солнце, страшная теснота, порой невозможно было присесть. Хотелось пить, есть и… Понятно, что человек постоянно испытывает массу потребностей, в том числе физиологических и неотложных. Однако удовлетворить их было необычайно трудно. И непривычно – ведь пассажиры поезда раньше жили пусть не в комфортных, но относительно приличных условиях. А тут…

Спустя какое-то время еле-еле ползущий состав добрался до Воронежа и остановился, а пассажирам было предложено устраиваться самостоятельно. Нас приютили в комнате при вокзале.

Но Воронеж не стал конечным пунктом нашей поездки. Через несколько дней мы, под вой немецких самолетов и разрывы бомб, в спешке погрузились в другой эшелон и отправились в Нижний Тагил. Но очень долго пассажиры не знали, куда их везут…

В Нижнем Тагиле нам выделили 15-метровую комнату в большой коммунальной квартире, где мы все и ютились вплоть до 1944 года, до нашего отъезда на родину.

Отец работал на местном танковом заводе инженером, бабушка как могла обустраивала наш быт. Ну а мама, к тому времени уже опытный хирург, работала, как и в мирное время, в местной больнице заведующей хирургическим отделением. Только теперь оперировать ей чаще приходилось людей не с обычными «мирными» болезнями, а со страшными увечьями. И, придя утром на работу, она не знала, когда выйдет из операционной, поскольку эшелоны с ранеными шли в Нижний Тагил беспрерывно.

Маму очень ценили и уважали не только за знания, но и за честность, бескорыстие, преданность своему делу. Она никогда не лебезила перед начальством, мужественно защищала интересы своего отделения и всегда добивалась справедливости. Когда мы собрались в сорок четвертом уезжать, все сотрудники больницы несказанно огорчились. Специально для нее приготовили вагон, снабженный печуркой с дровами, собрали в дорогу еды. Это было вроде награды за ее беззаветный труд.

Кстати, в 1943-м, когда мама переутомилась и слегла – что не мудрено, поскольку трудиться приходилось по 15–16 часов в сутки, – ей дали путевку в санаторий. Но она отказалась: предложение отдохнуть в такое время казалось ей неуместным и даже постыдным. В качестве компенсации маме вручили два килограмма ветчины и килограмм шоколадных конфет. Думаете, она преспокойно взяла дефицит и побежала устраивать пир? Ничуть не бывало: мама отнесла паек в детскую больницу. Правда, и мне чуточку досталось: несколько кусочков мяса и горсть конфет я слопал за несколько минут…

О поколении моих родителей говорят, что это было поколение, которым пожертвовали. Моя мама, действительно, всю боль, всю тяжесть страны вынесла на своих плечах. И в последние годы, когда я уже был в достаточной мере свободен, в том числе в материальном отношении, я не помню, чтобы мама воспользовалась хотя бы какой-то возможностью. Она никогда не пользовалась косметикой, – не помню, чтобы у нее была губная помада или чтобы она красила ногти, да и всю жизнь у нее не было ни одной хорошей вещи.

Я сам живу неплохо на протяжении последних 25-30 лет, и что я ей ни дарил, ни привозил из-за границы, она все раздавала людям. А когда она ушла из жизни, я дома в ее квартире увидел только белье и одежду, которые она себе оставила для того, чтобы ее могли похоронить… У меня была совершенно легендарная мать, и я ее буду помнить всегда. Думаю, что именно на таких как она, стоит Россия, хотя людей этого поколения осталось очень мало".

Александр Семенович Бронштейн, 

заслуженный врач РФ, г. Москва

На фото: Ревекка Исааковна Янгарбер (1906 г. рождения) с сыном А.С.Бронштейном